Смытые волной - Страница 122

122

Коньячок тепло разливался по моим пустым кишкам, тяжелели ноги, и развязывался язык. Сама подлила себе еще. Мой сарказм Воронцова не вдохновил, он пытался возразить, отставляя графинчик от меня подальше, ближе к себе. Видимо, хотел сказать что-то еще, но я неосторожно оборвала своим тостом:

– Очень хочу выпить за вас, за то, что вы встретились на моем пути и оказались единственным человеком в этом городе, к которому я могу обратиться за помощью. Уважаю вас за то, что вы никогда не позволите себе за дружбу или услугу потребовать от женщины платы… Таких мужчин просто презираю. Можете мне еще раз помочь. Увольте меня, пожалуйста, по собственному желанию, без отработки двух недель.

Его и без того раскрасневшееся от молдавского коньяка лицо стало пунцовым, даже на шее вздулись жилы.

– Вы подыскали себе другое место работы?

– Нет никакой работы, и ни этого мужа, ни другого мне не надо. Я не цепляюсь за Москву, меня здесь ничего не держит. Я ошиблась, виню только себя. А ваше ко мне отеческое отношение никогда не забуду. Приезжайте летом к нам в Одессу с женой. Все для вас сделаю.

– Олечка, не принимаю ваш вызов, мой совет, коль вы прислушиваетесь ко мне и считаете старшим вашим другом, – не рубите с плеча. Мало ли какие могут быть размолвки. Хотите слетать на пару дней, даже на неделю в Одессу, успокоиться, отвести душу – я не возражаю. А за приглашение спасибо. Я уж вам говорил, как хочется побывать в вашем чудесном городе.

Он продолжал меня уговаривать, убеждать, что все образуется, предупредил, чтобы я не смела выписываться, глупости такой не сделала, и очень удивился, когда я сказала, что у меня до сих нет прописки, паспорт чист, в нем только отметка загса. Я не поддавалась, просила вернуть трудовую, можно не делать в ней московскую запись. Без нее даже лучше. Напоминать ни о чем не будет. А от загсовой печати я сразу в Одессе избавлюсь.

Ну правда, что мне Москва? Я здесь чувствую себя инородным телом. Все смеются, когда я разговариваю. Да, у меня такой говор, можно подумать, у других лучше?

– Это неожиданно, мне и в голову не приходило, что вы до сих пор не прописаны, – цвет лица Воронцова изменился на белый. – Что же получается, по закону я вообще не имел права вас принимать на работу и теперь обязан немедленно уволить. Как же вам оформляют пропуска в министерства?

– А мне никто ничего и не оформляет. Улыбаюсь, говорю «здравствуйте» и прохожу. Милиционеры, молоденькие хлопчики, лыбятся, наверное, принимают меня за своего сотрудника. Не знаю.

Воронцов странно вытянул вперед ко мне голову:

– Будь у меня на голове волосы, они бы встали дыбом. Послушайте, вашей бабушкой случайно не была сама Сонька Золотая ручка?

– Случайно не была. Моя бабушка грамотнее нас с вами, вместе взятых. Так вы отдадите мне трудовую, или мне придется еще две недели ошиваться в Москве? У вас же все основания меня уволить. Подарите мне это счастье!

Воронцов разлил оставшийся в графинчике коньяк и посмотрел на меня исподлобья:

– Оля, вы совсем не любите своего мужа?

Вопрос застал меня врасплох. Елки-палки, лес густой, что ответить? Я что-то начала мямлить про это его обращение ко мне – детка, что лучше быть Мегерой, как меня за глаза обзывали в Одессе, а деткой он кличет всех подряд своих знакомых женщин, чтобы не перепутать их имена, а мужики в их среде сплошь все «старики» по той же причине. Я не хочу, меня просто бесит это, вроде недоделанная какая. Идем чаек попьем, детка, мама вкусные оладушки напекла любимой невестке. Плела, что не хочу пресмыкаться между ними, еще что-то, не помню, что.

– А я думал, вы увлеклись и нас увлекли поставленной задачей. Думал, вот умничка одесситка, как круто взялась за дело, застоявшееся болото растормошила. Завидовал вашему мужу, как ему удалось на такой боевой жениться. А вы столкнулись с мелкими проблемами, даже не проблемами, а так, с глупостями – и в кусты. Себя жалко стало. Назад под бок к маме с бабушкой решили бежать, чтобы они продолжали вас холить и лелеять: ах, какая миленькая, хорошенькая наша Оленька. Москва предъявила вам другие требования – как к взрослой серьезной замужней женщине, и вы сразу сдались. А мне вас на вашей прежней работе совсем иначе характеризовали.

– Вы звонили к нам на базу?

– Наводил о вас справки, извините, такая у меня работа. Услышал, всем жару даете, вас даже побаиваются. Вот что, Оленька, не наломайте дальше дров, у вас еще есть время все взвесить, подумать.

Мы вас временно пропишем, завтра же займусь этим вопросом, и с жильем что-нибудь придумаем. Нам такой специалист нужен. Вернетесь к мужу? Ночевать-то где будете?

Я пожала плечами.

– У вас есть в Москве друзья или знакомые? Как вы вообще познакомились со своим мужем?

Видно, коньяк уже так шибанул меня по мозгам, что я понесла…

– Вы не знаете, какой он. Он ведь самый настоящий одесский босяк, только с московской Маросейки. Правильно говорят, что первое впечатление самое верное, и напрасно о нем забывают. Я ж ему в нашем дворе, в Одессе, при первом провожании так зафиндилячила под дых, что он на землю рухнул.

Воронцов отодвинулся от стола и уперся спиной на стул:

– Как это? Оленька, что вы говорите? Я вас не всегда понимаю.

– Как, как, только познакомились, пошел провожать, а во дворе свои шаловливые ручки распустил. Я ему и врезала, чтобы «москаль» много из себя не воображал. Да что вы испугались, я ж проследила за ним… поднялся и поковылял такси ловить, в гостиницу поехал. Я на балконе стояла, курила и наблюдала. Урок на пользу пошел, на следующий день со своей сестрицей к нам в гости заявился. – Я улыбнулась своим воспоминаниям. – Он очень разный. А в Москве у меня никого кроме него нет.

122