Смытые волной - Страница 51

– Да так, просто интересно знать, чем занимаешься?

– Ругаюсь, Саша, с утра, как приду, и до вечера, как ухожу. К стыду своему, даже матом часто приходится, иначе не проймешь и не заставишь. Тебя это очень шокирует?

Он молчал, а потом в упор:

– То, чем ты занимаешься, опасно?

Вот, оказывается, что тебя интересует, Саша Чадаев! Не совершаю ли я хищение социалистической собственности? Другими словами, не ворую ли я? Елки-палки, он, весь такой чистенький, боится, выходит, замарать себя, общаясь со мной. Все, милый, опасно, жить на земле тоже опасно, а уж на такой махине, где выпало трудиться мне, может, еще больше.

И зачем я ему это буду все рассказывать, кому это интересно; это же не рекорд какой обсуждать в легкой атлетике или победу Курильского со своим волейбольным МЕДИНом в чемпионате Союза; или вчерашний матч «Черноморца» со СКА; вечные соперники, я иногда тоже на их игры хожу, ребята из тарного цеха приглашают. Не знаю, за кого они болеют, но от переживаний лузгают кабачковые семечки непрерывно все девяносто минут. И разве они одни. Не позавидуешь уборщикам, сколько мусора со стадиона надо увозить после каждого матча. Но и мы своего, всякие отходы, тоже вывозим порядочно на свалку. Каждому, как говорится, свое.

Рассказала, без подробностей.

– Ну, как, Саша, не надоело меня слушать? Нет? В спорте тоже проблем хватает, но там все же многое зависит от тебя самого, от твоей готовности, личных качеств и характера, и от удачи, конечно. А у меня свой спорт, не один, несколько в одном, и в каждом свои цуресы на всю голову; я как многостаночница, мечусь, прыгаю от проблемы к проблеме, только одна утрясется, а десять следующих уже поджидают. Хорошо, что мои девчонки заваривают мне чай или кофе и насильно в рот суют бутерброд, который я жую на ходу, а то вообще хана была бы. Язву в два счета поимела бы. В общем, step by step, двигаюсь постепенно к намеченной цели – гробовой доске.

– Ну и юмор у тебя, Ольга.

– Отбрось букву «ю». Мор. Но что поделать, сама влипла в эту профессию, хотя мечтала о совсем другой. Саш, давай лучше на анекдоты перейдем, хоть поржем. Ты много их знаешь? Не тушуйся, если с матерком, я прощу, лишь бы остроумные были. – И сама первая рассказала ему про то, как крепко поддатая жена заваливается домой, муж набрасывается на нее с упреками и на естественный его вопрос: где, сука, так нажралась, отвечает: на рыбалке. «А почему без рыбы, клева не было?» – допытывается муж. – «Дурак, было как раз клево».

Саша подхватывает: «Жена приходит на свидание к мужу в тюрьму и говорит, что дети выросли, задают серьезные вопросы. Муж спрашивает: они интересуются, где их папа? Да нет, спрашивают, куда ты упрятал наворованное».

Мы дружно смеемся. Чадаев внезапно с полуоборота отрывает меня от земли, я едва успеваю ухватиться за его шею, медленно сползая по его накачанному атлетическому торсу. Голова кружится, ноги, словно опираются на воздушную подушку. Мои тощие косточки трещат, я не пытаюсь даже шелохнуться – бесполезно. Ему ничего не стоит так держать меня на весу и целоваться. Еле расстались в парадной; все вылетело из головы – и работа с ее проблемами, и подружки. Неужели я еще раз способна войти в эту реку самообмана? Да я уже в ней; даже не заметила, как поплыла, и скоро берега не будет видно. Как жизнь все-таки прекрасна и как хочется любить и быть любимой.

Дома, готовясь ко сну, напевала: «Мне сентябрь кажется маем, и в снегу я вижу цветы. Почему, как в мае, сердце замирает, потому что рядом ты». На следующий день погода резко изменилась, как с утра зарядил нудный дождь, так и не прекращался. Бабушка меня еле растолкала:

– Олька, Сашка пришел. Весь мокрый. Зачем ты его зазвала в такую погоду? Вставай, он в коридоре ждет.

Чадаев, вымокший до нитки, неуверенно переминался с ноги на ногу, пытаясь понравиться собачке Капке.

– Оля, я так заскочил, на минутку, соскучился.

– Я и не думала, что ты в такой ливень прискочишь. Сама, как приперлась, сразу завалилась дрыхнуть, даже кушать отказалась. Раздевайся, чай попьем. Не стесняйся, я тебя со своими дамами познакомлю, пора.

Настырная Капка не давала ему прохода, еле прогнала нахалку. Чадаев по моему совету пошел в ванную протереть туфли. Своей могучей фигурой он занял ее всю, отметив особенным вниманием вмурованное в стену зеркало:

– Вот это, я понимаю, зеркало.

Последний и единственный уцелевший осколок от былой жизни, так бабка приговаривает, когда его протирает.

В зеркале от пола до потолка отражался юноша, обладающий телосложением, на фоне которого я выглядела, как в Одессе говорят, «теловычитанием». О чем здесь же сморозила и подверглась очередному сальто-мортале. Подлетела почти до потолка, спасибо, что не уронил, подхватил своими ручищами. Долго задерживаться в ванной было неловко, но как только мы, оба раскрасневшиеся, открыли дверь, как Капка тут как тут, набросилась на Сашу. Ревнует, она у нас тоже женского рода.

– Саш, ты попал в женский монастырь. Не шучу, вместе с Капкой нас пять, все одинокие и самостоятельные, хотела сказать – самодостаточные, ты это учти.

Сидящая на тахте в турецкой позе моя Алка удивленно уставилась на столь позднего гостя.

– Добрый вечер! – Саша улыбнулся своей открытой обаятельной улыбкой и протянул моей сестре руку: – Александр!

О, боже, в каком лесу сдох последний волк! Моя сестра поднялась с дивана и сгребла в сторону свой пасьянс:

– Уж не сам ли Александр Македонский собственной персоной! Алла, я Олина старшая сестра. На тот случай, чтобы вы не перепутали.

Алка, несмотря на нашу разницу в возрасте, выглядела очень молодо. Невысокого роста, очень худенькая, о таких обычно говорят, что они до старости щенки.