Смытые волной - Страница 71

Михаил Григорьевич нелепо улыбался, пытаясь остановить своего пьяного знакомого:

– Дракоша, будь человеком, отвяжись, дай спокойно посидеть. Ну, старик, кончай! Кстати, ты откуда возник, тебя давно на входе кто-то спрашивал.

– Да пошли они все… Майкл, я тебя уважаю, а ты меня на каждую бабу готов променять. А она мне нравится, я бы с ней с удовольствием время скоротал. Люблю таких строптивых провинциалок. Ух, как смотрит? Где взял? Колись!

Хорошо, что подскочила Ниночка:

– Валерочка, угомонись, не мешай другу. Тебя Кружок с Сынком в баре дожидаются. Идем со мной.

Оглядываясь, это чудо в перьях еще что-то лепило на весь зал, привлекая к нам всеобщее внимание. Настроение было испорчено. Фундамент для грядущей любви не только дал трещину, но и развалился в одно мгновение, превратившись в пыль. Все очарование первого вечера в московском доме журналистов безвозвратно исчезло.

– Паскуда, – вырвалось у меня. – Бегом, Миша, отсюда, пожалуйста. Не могу больше здесь быть!

– Не обращайте, девушка, внимание, он – отличный парень, но когда перепьет, тянет на подвиги. – Было видно, что наша официантка расстроена не меньше меня. – Посидите еще, я мороженого принесу с кофе.

– Спасибо, Ниночка, мы, пожалуй, двинем. Сколько с нас?

Она покопалась в расшитом цветочками карманчике фартука и извлекла наш «приговор».

– Этого достаточно? – спросил Миша, отсчитав деньги.

– Вполне. Меня пару дней не будет, выходная, жду после них.

Прихватив завернутую в газету бутылку с виски и еще так и не тронутую бутылочку кока-колы для мамы, мы поднялись из-за стола. Пока двигались к выходу, мне казалось, что весь зал продолжает на нас пялиться и лыбиться.

– Только бы не столкнуться у раздевалки с этой троицей.

– С какой, Миша?

– С Драконом, Кружком и Сынком. Они как Моргунов, Вицин, Никулин.

– Это их клички?

– Вообще-то у них имена есть – Валера Дранников, Сережка Кружков и Володя Синельников. Все – классные журналисты. Толковые, остроумные, заводные, еще подружишься с ними. Иногда перебирают. А с кем не бывает? Завтра Дракоша и не вспомнит, что наболтал.

На улице уже стояла морозная свежая ночь. Асфальт поблескивал, прихваченный тонкой корочкой льда. Меня все еще трясло, и эта дрожь передалась моему кавалеру.

– Ты тоже себе так позволяешь вести с женщинами? Хотя, что я спрашиваю…

– Опять двадцать пять. Ну, нажрался, гад. У вас в Одессе что, не пьют, сплошные трезвенники?

– Пусть скажет спасибо, что не врезала ему. Урод поганый!

– Я ведь просил тебя, детка, не разговаривать. Помалкивала бы, и ничего такого бы не было.

Что значит – помалкивать? Молчать, когда так с тобой поступают? Да не родился на свет еще тот мужчина, которому я бы не смогла ответить. Этот Дракоша еще не знает одесситок.

– Я знаю, о чем ты сейчас думаешь: почему я должна молчать? Видишь ли, детка, ты только не обижайся, но твой одесский говор и манера общения не выдерживают никакой критики.

– Спасибо за откровенность. У вас свои яйца в корзине, у нас свои. Почему вы думаете, что ваши вкуснее? Москвичам не нравится, как мы балакаем, а у меня ваше произношение не вызывает восторга. Страна огромная, и говор всюду разный. Предлагаю, Миша, на этом завершить нашу любезную дискуссию. Завтра я смоюсь, и ничто не будет резать ваш изысканный московский слух. У вас есть с кем спорить – с ленинградцами, а нас оставьте в покое.

– Как замечательно, не надо ходить к маме в ее общество «Знание», – пытался подтрунивать мой кавалер, но я уже ни на что не реагировала. Быстрее бы добраться по известному адресу, собрать свои вещички и прямо сейчас умотать на вокзал. Черт с ним, билетом на самолет, дома верну деньги, а не отдадут – не велика потеря за свободу от моего «жениха» и его мамочки.

Желание, однако, пропало, когда оказалась в квартире. Такая навалилась усталость, что ноги еле отрывала от пола: целый же день на них. И набухшая от разных впечатлений голова побаливала, в ней все перемешалось: Ленинские горы, хоккей, Домжур, этот тип Дракоша…

Ночной расклад был в точности повторен. Мама спала на узкой тахте; в нашем распоряжении была все та же широченная чехословацкая софа, историю покупки которой я уже выслушала несколько раз от Сонечки с ее изысканной еврейской речью, перемешанной с русской. Как совершенно случайно она поехала к Петровским воротам, там такой шикарный рыбный магазин, ты просто не представляешь. Все есть, лучше даже чем на улице Герцена, тот-то вообще славится на всю Москву. Так вот, как зашла туда, а напротив – мебельный, а там выгружают эти диваны. Как успела выписать чек, последний достался, все остальные по блату своим. Как бежала за деньгами, что чуть сердце из груди не выпорхнуло. По-моему, оно вылетало у нее каждый раз, когда вспоминала. Мне стало так смешно.

– Чай будешь? – Михаил по-хозяйски зажег плиту, поставил чайник и полез в буфет за коробкой конфет и тортом «Прага», заказанным в магазине ресторана «Прага».

– Буду, хочется смыть весь этот позор!

Мы пили чай, молча наблюдая друг за другом. «Прага» мне понравилась или просто надоел «Киевский», которого я объелась на работе.

– Что дальше, девушка?

– Спать, только спать. Придумать бы только границу повыше.

– Понятно. Давай я поперек софы лестницу пристрою. Тихой сапой через нее не проползешь, она как колючая проволока. Только смотри, не поцарапай свое нежное южное тело.

– Обойдемся подушками.

Завернувшись в одеяло, как кокон, я улеглась со своего краю. Пару не очень настойчивых попыток пришлось отбить, после чего мой сосед захрапел: по-видимому, тоже прилично устал, и Нинкин шотландский вискарь добавил. Тихо, как мышка, лежа на диване и напоследок любуясь рубиновыми звездами, я подводила итоги своего безрассудства. Слезы медленно скатывались на подушку, нос заложило, стало тяжело дышать. Сердце так сдавило, зачем я столько выпила. Не могу закрыть глаза, все плывет перед ними. А мамаша вместе с любимым сыночком сопят дружно в четыре ноздри. Счастливая мама, хороший у нее сын.