Смытые волной - Страница 118

118

– Ольга Иосифовна, вы очень круто взялись завинчивать гайки, – он вцепился своим взглядом в меня. – Здесь не все так гладко, как может показаться вам. Сейчас зима, скользко, разрешите, я буду вас провожать вечером с работы домой. Не помешает. То, о чем вы подумали, ни в какой степени не присутствует. Я не скрываю и не привык скрывать, я полковник в отставке. Честь имею.

Ты смотри, мысли мои фривольные просек. В его словах я почувствовала угрозу и еле пролепетала:

– Меня пасли эти из гостиницы?

Он кивнул головой.

– Они живут по своим законам. Никогда не знаешь, кому что взбредет в голову. Это наша беда. Хозяева жизни на рынках.

– В Одессе то же самое. Вроде указание есть их и еще евреев не принимать на работу, но они любым способом как-то устраивались. При таких делах настоящим колхозникам хода нет на рынки. На пушечный выстрел не подпустят, товар или отберут, или перекупят за бесценок.

– Женщина, я вижу, вы понятливая, – кадровик вздохнул, развел руками. – Вы правы: колхозников почти нет. Одни перекупщики, настоящий разбой в самом центре Москвы. Стоит только какой-нибудь колхозной машине подъехать, ее сразу окружают, прессингуют, не дают даже на территорию заехать. В общем, Олечка, будьте осторожны. Решил вас предупредить, чтобы вы резко не ворошили это гнездо… Да, еще вот что. У себя в кабинете никаких производственных разговоров с Раей не ведите. Если надо – выйдите в коридор или беседуйте в том ресторане на Самотеке, куда вы ходите обедать.

Ко всем моим радостям не хватало только провожатых, я запротестовала:

– Да не волнуйтесь вы, в нашем районе безопасно. Правительственная же трасса, въезд в Кремль. Я всего-ничего в Москве, а меня уже знают те, кому положено. Моя свекровь идет домой, а ее поздравляют с невесткой, или мужу сообщают, что я уже дома. Все четко, под контролем.

– И все-таки, Олечка, береженого бог бережет.

Мы тепло попрощались, Воронцов даже поцеловал мне руку. Я меняю планы, отказываюсь от похода за мясом, решаю сразу возвращаться домой. 31-го нет, иду на угол Трубной площади и сажусь на 15-й, он тоже довезет. Притулилась к окну и размышляю. Если честно, напугал меня Воронцов. Отказаться, что ли, от этого опасного гадюшника? Прощай тогда надежда на квартиру. А с другой стороны, с какой стати я должна отступить? Поосторожнее быть – это да. Противно, если вокруг сплошные сексоты. Я вспомнила Фаину Раневскую: «Все, что говорят за моей спиной, слушает только моя жопа». В Одессе защитой у меня был дядька, начальник милиции, а самыми преданными, смешно сказать, – грузчики и рабочие. Зато в Москве у меня муж и его друзья. И у Трегубова в Главке, и в Минфине появились первые единомышленники. Они заинтересованы в скорейшей реализации моих планов. Настроение поднимается, пою про себя:

Ты одессит, Мишка, а это значит,
Что не страшны тебе ни горе, ни беда:
Ведь ты моряк, Мишка, моряк не плачет
И не теряет бодрость духа никогда.

Я не Мишка, это имя моего мужа. Морячка? А почему нет? По Черному морю ходит пароходик «Старшина Приходченко», названный в честь моего дедушки, да и на отсутствие ухажеров-моряков, даже капитанов и старпомов не жаловалась. Так что, Ольга Иосифовна, не дрейфь, не теряй бодрость духа. Работай, и никто ничего не должен знать, что и как мы делаем и что их, противников реформ, скоро ждет. Важен конечный результат.

Неожиданно для нас в управление зачастили директора рынков. Шапочно я была уже знакома с ними, встречались на совещаниях, на большинстве рынков побывала сама, изучая ситуацию на месте. Но сейчас очередь из них выстроились за получением ежемесячных планов, где было расписано детально все, в том числе и ожидаемый показатель прибыли. Это была уже первая победа. Пусть еще не очень заметная, но шаг вперед был сделан. Завязалась даже конкуренция между лидерами – Велозаводским и Центральным рынками, к которым постепенно стали подтягиваться и остальные. Федоров явно оживился, все чаще появлялся в Главке с отчетом, видимо, жаждал удостоиться рукопожатия руководства. Я снабдила его несколькими анекдотами с одесского Привоза, и он при случае рассказывал их.

«Тетя, это сметана или сливки? – А вы что желаете? – Сливки. – Тогда берите, это сливки». Или этот с молочного ряда: «Что за яйца вы мне подсунули, сказали, что домашние, а они совсем не домашние. – А вам что, Одесса уже не дом родной?»

В пятницу услышала в трубке раздраженный голос федоровской секретарши:

– Почему вы не забираете свой конверт на получение заказа. Я не обязана за ним следить, пропадет – не отвечаю. Лично мне такой дорогущий заказ не нужен, у меня нет столько денег.

Врезать что ли ей, чтобы не выступала. Ладно, пусть на говно изойдется. Я расписалась в какой-то амбарной книге, забрала конверт, сунула его в сумку и в дверях на выходе столкнулась с Воронцовым.

– Все в порядке? Вот и славно. Цепляйтесь за меня, а то скользко.

– Не надо, а то наплетут еще небылицы.

– Все равно плетут, я им языки поотрываю, – со злостью выдавил он из себя. – Если бы вы знали, как нравятся мне ваши одесские выражения. Правда, не всегда понимаю их смысл. Дуры аж крутятся. Как это? Начинаю дома жене рассказывать, и ничего не получается. Пытался вспомнить, как вы в Одессе рыб обзываете, так все перепутал, один мат вышел.

– Да мы их не обзываем никак, с чего вы взяли? Разве что в шутку камбалу торговки на Привозе кличат одноглазой бля. ью. Скумбрию ласково качалочкой величают и всю остальную рыбку, мелкую тоже с любовью – сардинка, тюлечка. Тюлечка с помидором и с хлебом с маслом под стопку водки – больше ничего не надо. Хотите анекдот. «Женщина, что за рыба у вас? – Короб? – А документы на него есть? – Вам что надо, свидетельство о смерти или метрика о рождении?»

118