Смытые волной - Страница 129

129

Вечер был незабываемый, мы возвращались пешком, я наслаждалась ароматом этих трех розочек, подаренных мне мужем. Но, когда мы вернулись домой, я могла все ожидать, но только не это. Миша увидел в кухне на подоконниках рыночный розарий, лицо его побледнело, и он молча удалился в комнату. Все стало ясно без слов. Я собрала букеты и вынесла их в предбанник, разложила под двери соседних квартир, а в маленькую хрустальную вазочку поставила самые дорогие его три розочки. Однако мой поступок настроения ему не поднял. Он сам постелил; пока я была в ванной, и когда вернулась, он уже спал или сделал вид, что спит. Такой характер, ничего не попишешь.

Утром муж не выдержал и спросил, где эти веники. Я рассказала. Он рассмеялся, хороший сюрприз соседям преподнесла.

– Миша, зря злишься, не ревнуй, эти букеты не мне подарили, а моей занимаемой должности.

Муж, накинув халат, спустился вниз за газетами. А я запела: «Не могу я тебе в день рождения дорогие подарки дарить, но могу в эти ночи весенние без конца о любви говорить». И ушла на кухню варить кофе. Когда вернулась с подносом, мой господин уже возлежал на диване, читал «Советский спорт» и лыбился: все твои веники разобрали.

Мы еще немного друг друга попинали разными упреками, он нападал, я отбивалась, и вдруг Миша как крикнет:

– Ни на какую работу ты не идешь, звони своему Федорову и отпрашивайся. Придумай что-нибудь. Подвернула ногу, больно идти.

Сколько я ни просила отпустить меня – все бесполезно. Пришлось звонить. Вечером, как две побитые голодные собаки, в полуобморочном состоянии поперлись в Домжур и продолжили веселье. Такого дня рождения у меня еще никогда в жизни не было.

Отпуск мне не был положен, поэтому в Москву приехала моя мама. Она, как и я когда-то, завороженно часами сидела у окон и не могла налюбоваться на открывающий взору вид. Вечерами вместе со свекровью они прогуливались по Александровскому саду, путешествовали вокруг Кремля. Уже в поезде с кучей подарков для всей родни, прощаясь, мама заплакала.

– Как было хорошо у вас. Тепло, уютно. Сонечка такая заботливая. К тебе по-доброму относится. Ты не вернешься, я это поняла. Но если что, у тебя есть дом в Одессе.

Московское лето, как совершенно взбалмошная дама. Очередной ливень. На Трубной мой троллейбус стоит обесточенный по брюхо в воде, плавает в ней. Ждет, когда она начнет убывать в Неглинку и дадут ток. Наконец двинулись. На Пушкинской, всего в километре, сухо, солнышко светит, ветер гуляет по улице Горького, подхватывая мусор, пыль и, за компанию, женские юбки, старается задрать их повыше и обнажить ноги на радость мужчинам. На Тверском бульваре народ толпится у театра, не спешит заходить вовнутрь, наслаждается прекрасным летним вечером. Но только подъехали к Никитским воротам, и опять полная перемена декораций. Застреваем на выезде из Арбатского тоннеля, всего несколько метров до моей остановки. Я уже полтора часа трясусь в этом несчастном троллейбусе. Прошу водителя открыть дверь и выпустить меня. Промокшая до нитки, как пьяная, вваливаюсь домой. Свекровь с мокрым полотенцем лежит на диване и стонет.

– Куда ты запропастилась, уже давно должна быть дома! Я места себе не нахожу. Давление поднялось.

Я рассказала о своих приключениях. Включили телевизор. В «Новостях» показывали, как пол-Москвы затопило. Я реабилитирована.

– Опять Трубная, проклятое место, – вздохнула свекровь. – Что там творилось, когда Сталина хоронили, сколько людей погибло. Миша с девочкой дружил из соседней школы, так ее старшего брата там насмерть придавило. Тебе не передать, что там было. Мы с Дзержинки, от своего Лектория до Дома Союза полночи добирались, только к утру попали вовнутрь. Все ревели.

Вечером пили чай с пирожными, за ними свекровь отстояла в Столешникове. Больше всего оттуда мне нравились эклеры. Я рассказывала Сонечке, как здорово мы отметили с Мишей мой день рождения. Мужа снова нет, на три дня уехал в Тулу, там какие-то велосипедные соревнования. Опять с работы меня домой провожает преданный идальго Воронцов. Я так к нему привыкла, что плюю на все перешептывания и закатывания глазок моих сотрудниц. Они во всем видят изнанку отношений между мужчиной и женщиной. Дружба? Да бросьте, мы же взрослые люди.

Миша возвратился на день раньше. Оказывается, ему в Тулу позвонил его товарищ и пригласил нас на новоселье. Любопытно. Я ни у кого еще из друзей мужа в гостях не была. Только они у нас. Мы дома, вдруг звонок:

– Старик, мы рядом с тобой, сейчас заскочим.

Миша добрый, отказать не может. Заваливаются уже прилично поддатыми догуливать. Если бы одни, а то тащат за собой каких-то секух непонятных. Женины щи хлебать надоело в своих тмутара-канях, так они с подружками веселятся. Могли всю ночь, еле выпирали. И вот и я могу нанести, так сказать, ответный визит. Знать бы заранее, соломку, как говорится, подстелила бы. Обычное приглашение закончилось скандалом, чуть не дошло до развода.

С Геннадием Миша когда-то, до редакции, работал в одной организации. Женат он был вторичным браком на бывшей их сотруднице, которая пришла к ним молоденькой совсем девочкой. Звали ее Катя, но при знакомстве она представлялась – Катрин. Подражала Катрин Денев, со знаменитой француженки слизала прическу, в какой она была в «Шербурских зонтиках», и щеголяла в белом плащике и в платье-рубашечке из кримплена. От первого брака у Геннадия росла горячо любимая дочь. Все, кто знал, говорили, что прекрасная семья распалась, развод для них стал шоком. Месяцем раньше мы с мужем провели день на даче у его родителей. По дороге остановились в каком-то лесочке, где расстелили скатерть-самобранку, а поскольку у нас с собой все было, то понеслось. Миша за рулем, поэтому ничего, кроме чая из термоса, не пил. Меня так достали комары. Казалось, их несметные полчища только и ждали моего появления здесь. Мои просьбы поскорее покинуть этот лесной рай полностью игнорировались.

129