Смытые волной - Страница 26

Складских бухгалтеров с учетчиками таскают с одним, а мне треплют нервы с другим: все папки нашего планового отдела тоже под арестом, их не дают забрать или хотя бы на время вынести. А как же работать, нам же данные нужны, голые цифры. Ничего не знаем. Нужны? Так переписывайте здесь, на месте. Целая проблема, смех и грех. Что в них секретного? Ах, да, вдруг капиталисты прознают, сколько выпустили нашей продукции за прошлый год или, того хуже, сколько мы начислили заработной платы и какая у нас производительность труда. Сижу за краешком узкого железного стола и под неусыпным оком переписываю необходимые мне цифры. Потом этот лист бумаги заверяю и получаю разрешение на вынос. Полдня как не бывало. Да если бы только это. А то еще и вопросики разные задают, требуют что-то расшифровать, пояснить. Один чересчур дотошный все допытывался:

– Ольга Иосифовна, вот вы в мае 1970 года в комиссию входили по вывозу отходов апельсинов. Не припомните, как это было? И поподробнее, пожалуйста. Вот дожили, – вежливость мгновенно улетучилась, в голосе жесткие нотки, нащупал слабое место. – Вы слышали такое? Свиней апельсинами кормить! Народ их не видит, дети даже вкуса апельсина не знают, а вы вот как размашисто подписали, и рука не дрогнула.

– А вы не допускаете варианта, что рука по делу не дрогнула? Нет?

– Интересно, что за такие дела, если ваша прелестная ручка с такими накрашенными ногтями не дрожит? Поделитесь, буду признателен и я, и все остальные, нам всем интересно.

– Вам подробно или вкратце, поскольку тут целая технология.

– Внятно, – металл в голосе нарастает.

– Сухогрузы-рефрижераторы доставляют цитрусовые в порт. Это – продукция Внешторга, ее проверяют его инспекторы, определяют качество, сколько стандарта, сколько нестандарта, каков процент брака. Если видят, что товар не может лежать, большое количество отходов, дальше нельзя транспортировать, иначе до Москвы или куда там довезут сплошное месиво, то тогда сбрасывают нам, Одессе достается такая продукция.

Дальше я подробно излагала про обезвреживание от разных опасных вредителей, про сорокадневную рефрижерацию либо фумигацию газом, что тару и упаковочный материал необходимо сжечь, в них могут быть бактерии, про другие операции до того, как отправить товар, тот, которым еще можно торговать, в розничную сеть. По выражению лица я видела, что человек многое из того, о чем я говорила, особенно когда употребляла наши специфические термины, не понимал, однако слушал, не перебивал, очевидно, оставляя вопросы на потом.

– Брак надо тут же удалять, он очень быстро заражает хорошую продукцию, а нестандарт мы пускали на переработку. На все это есть соответствующие нормативы, составляются акты переборки по каждой партии. Все видно, сопоставляйте, анализируйте и делайте выводы. Я подписывала документы только после такого анализа.

Я старалась выпалить все громко и четко, чтобы следователь уловил суть, а он вдруг начал хлопать глазами и чуть ли не замычал.

– Ну, это, допустим, понятно, – обрезал он меня, – мы это и без вас знаем. Но вот я просмотрел транспортные накладные, так вы товар скопом вывозите.

– Если знаете, зачем спрашиваете? – во мне стала просыпаться злость.

– Такая наша работа, мы спрашиваем – вы отвечайте. И пусть вам кажется, что мы по сто раз спрашиваем про одно и то же.

– Когда есть машины, собирается много отходов, тогда и вывозим. Не по одному же мешку вывозить. Топлива не хватит, у нас на него лимит, за перерасход директор по башке крепко лупит, премии запросто лишит.

По правде я не могу вспомнить, что было в мае этого, 1974 года, а не то, что четыре года назад. За шесть лет, что тружусь на базе после окончания нархоза, в каких только комиссиях не участвовала, привлекали как молодого специалиста. Одновременно учись и привыкай. Начинаешь тянуть резину, пытаясь вспомнить то, чего, может, и никогда не было. И все под пристальным взглядом, он пронзает тебя насквозь: смотри, не ври, а то, если поймаю на вранье, упеку за решетку, к этим бедным бабам в камеру. Лучшее средство для восстановления памяти – попросить у них документ с собственной подписью, чтобы хотя бы знать о чем, каком мероприятии конкретно речь, а там уже стоять на своем, и точка. Да, была, да, видела, при мне все было в порядке. Но не могу же я весь рабочий день торчать на весовой или еще где, меня ведь от основной работы никто не освобождал.

Одно я четко знала: в этом месяце меня опять бросили на очередную комиссию по вывозу отходов на корм скоту и свалку. Причем председателем, пора начинать ей работать, а я какой уж день вынуждена часами здесь просиживать. Кто виноват будет? Я или вы? Оформляйте повестку, что я сегодня находилась у вас. Хоть на дальнейшее у меня будет оправдательный документ.

– Хватит, Ольга Иосифовна, заливать. Вот в этот знаменитый совхоз апельсинок поросятам подбросили, – следователь сует мне под нос мятую накладную. – Поросята, мне рассказывали, полакомились и, извините, обосрались. Так было? Не при вас этот товар отгружали?

– Не знаю, так или не так это было. От такого дерьма с ними и не такое могло случиться. Мы это вообще на свалку хотели вывезти, полная некондиция, а они уговорили: отдайте нам, свинок покормим. Свою машину к четвертому складу подогнали.

Чистыми девичьими очами, не моргая, киваю головой. Хорошо помню тот случай. Дождь в тот день лил, как из ведра, промокла вся до нитки, чуть не простудилась.

Этот четвертый склад на нашей базе самый обделенный, он целиком под овощи. Хранилища под морковь, свеклу, лук и картофель строили сразу после войны пленные немцы и уцелевшие одесситы. Запихивали туда под завязку все, что только можно, все подряд и в любом виде, лишь бы обеспечить выполнение плана закладки благодаря доблестному и мудрому руководству партийных и хозяйственных органов. Дело сделано. А сколько в этой массе гнили и прочего дерьма, никого не волнует. Пыль в глаза. Каждый за собственную шкуру печется, аж смотреть противно. Отстрелялась партийная братва, теперь вперед в очередь за медалями и орденами.