Смытые волной - Страница 63

– Пойду помогу твоей маме, посуду помою. Пожалуйста, отпусти меня.

У мойки на кухне, однако, суетилась, мыла тарелки пожилая женщина с седыми подсиненными волосами, уложенными в прическу довоенных, наверное, лет. Худая, высокая, в строгом темно-синем платье, вероятно, ровесница моей бабушки, но какая между ними разница. Моя бабушка – мягкая добрая сгорбленная старушка, а эта – ровная, как железобетонная шпала, со взглядом коршуна, готовая в любую минуту наброситься на обессиленную дичь. Мне от ее пронизывающего насквозь взгляда черных глаз стало просто нехорошо. Я еле удержала в руках грязные чашки. От неожиданности поздоровалась и даже поздравила ее с праздником. На удивление она любезно ответила своими поздравлениями и спросила, действительно ли, как услышала, я приехала из Одессы.

Женщина домыла свою тарелку, подошла к столику, спрятала все в холодильник, поклонилась мне и удалилась в свою комнату. Только тогда я вспомнила, как Лилька мне рассказывала, что Мишина мама сейчас не очень-то ладит с бабкой.

Оставаться дальше здесь, вовлеченной в эту атмосферу натянутых отношений? Нет, ни за что, срочно в гостиницу. Я покопалась в сумке, все перерыла, пока со дна не вытащила блокнот с номером телефона, который мне любезно дал наш начальник отдела снабжения Абасов, уважаемый в Одессе деловой человек. Номер был постоянно занят, но я все же дозвонилась. Увы и ах, необходимая мне Елена Александровна сегодня выходная, а в гостиницу сейчас никого со стороны не селят, у них спецобслуживание, помочь мне смогут лишь после праздников.

Может, я ошибалась, но мне показалось, что это отвечала сама Елена Александровна, в конце разговора, очевидно, забывшись, она передала Абасову горячий привет. Мелькнула мысль собрать пожитки и рвануть в аэропорт, но, как только я заикнулась, сын и мать в один голос запротестовали. Он распластал свои руки, пытаясь на радостях поймать меня в свои объятия, я увернулась.

– Мы тебя, детка, никуда не отпустим.

Гостеприимная хозяйка поддержала сына:

– В тесноте, да не в обиде. У нас часто гости, бывает, стелем им на полу. А что делать? Это же Москва. Как-нибудь устроимся.

Ее улыбчивое лицо, добрые глаза источали столько радушия, что мне ничего не оставалось, как только поблагодарить ее.

Как только закончились мероприятия и по Большому Каменному мосту покатили машины, хозяйка прилегла отдохнуть, а мы вышли на улицу, сели в белые «Жигули» и покатили. Это была прекрасная экскурсия по нарядно украшенной Москве. Мой тридцативосьмилетний водитель знал город, как свои пять пальцев. Он, показывая театры, музеи, разные памятные места, рассказывая, где кто из знаменитостей живет, словно молотком вбивал в меня всю эту информацию. У меня голова кружилась от ее обилия и разнообразия. Я уже не смотрела ни на улицы, ни на памятники, а на него, слушая эту правильную речь с московским оригинальным говорком.

Опять в моей жизни взрослый мужчина, но мне тоже уже не двадцать лет, а все двадцать восемь. Как приятно он бесконечно называет меня деткой и Оленькой, не как другие – Мегерой. Мегера осталась там, в Одессе, хотя бы на эти несколько дней.

– Ты, я вижу, меня не слушаешь? О чем думаешь? Почему ты улыбаешься?

Он остановил машину, кажется, у Пушкинской площади, наклонился ко мне и аккуратно и нежно, скорее по-отцовски или снисходительно дружески, чмокнул меня в щечку. Так и сидели, общаясь в машине, пока совсем не стемнело.

– А сейчас, как обещал, рванем-ка мы с тобой, Оленька, в один загородный ресторан, называется он «Архангельское». Слышала о таком? А об ансамбле «Архангельское» и тамошнем театре? О, это история!

Когда выкатились за городскую черту, то, что предстало перед глазами, превзошло все мои представления. Мы плавно ехали по уже прихваченной легким морозцем, почти пустой дороге вдоль вековых елей, протягивающих нам навстречу свои мохнатые лапы, слегка припорошенные искрящимся, неестественно белым снежком. Дивная красота. Я не удержалась и чуть-чуть опустила стекло в двери со своей стороны. В лицо ударил волшебный воздух, с запахом хвои, напоенный влагой, свежестью; я не удержалась и заорала: «Мы поедем, мы помчимся по аллее утром ранним… Ты увидишь, он бескрайний, я тебе его дарю…» Нет, не случайно я подумала, что название уж больно северное у этого места.

– Михаил Григорьевич, где мы, какая-то зимняя сказка?

– Это тот самый крепостной театр графа Шереметьева, о котором я тебе говорил, а напротив за этим забором знаменитый дворец. Хочешь погулять?

– Да, да, очень! Спасибо вам, что вытащили меня сюда.

Мы медленно бродили по узким лесным тропам. Я собирала нежный снежок, он приятно холодил ладошки, скатываясь в мокрые шарики. Потом, как дети, в полусумерках мы бегали по изумительному парку, бросаясь друг в друга снежками. Одним он попал мне в лоб:

– Это тебе за то, что ты мне все время выкаешь. Больно?

– Нисколечки. Не знаю, привычка. Вы-то меня величаете «деткой». А какая я детка?

– Ну, это я, Оленька, так, ласково, – он попытался меня прижать, но я вывернулась: не спеши, шустрый дружок, это еще очень и очень рановато, о твоих похождениях меня сестричка твоя предупреждала.

– Тогда сейчас выпьем на брудершафт и перейдем на «ты», согласна?

– А вам же нельзя, вы, между прочим, за рулем и отвечаете за мою жизнь.

Я зачерпнула с дерева снег и переложила ему в руку, потом собрала себе, но снежок растаял, образуя маленькую лужицу в ладошке: выпьем? Будто держа за ножку воображаемые фужеры, мы зацепили наши руки одну за другую, облизали собственные ладони с растаявшим снегом и… поцеловались. Эх, подруга, ты же только что рассуждала о чересчур шустром дружке… Целоваться он умел. Я испытала какое-то удивительное доверие к этому совсем незнакомому взрослому мужчине. И состояние напряженности, когда мы выезжали из Москвы в непонятном для меня направлении, и чувство неловкости все это время, куда-то вмиг испарилось. Мне было так хорошо, так легко и так естественно, и не воображаемый, а реальный бокал шампанского точно не помешал бы. Неужели так может быть? Через день я уеду и, может быть, никогда больше его не увижу. Поиграет со мной и все?